Кировчанка, сбежавшая из блокадного города: «Даже спустя много лет никто из нас не хочет вернуться в Ленинград»

Сегодня, 27 января, исполняется 70 лет со День снятия блокады Ленинграда. В настоящее время в этот день в городе проходят различные праздничные и памятные мероприятия. Вспоминают этот день и в Кирове.

Мирная жизнь. Ираиде Перевощиковой 85 лет. Женщина признается, что ей грех жаловаться на судьбу – она прожила достойную жизнь. Ее всегда окружали любящие люди, и даже сегодня, когда многих уже нет в живых, внук Олег не забывает о ней ни на минуту. Сегодня она решила рассказать о том времени, когда у нее украли детство:

- Наша семья Краубнер была большая: мама, папа, старший, младший братья и я. Помню себя худенькой 13-летней девчонкой в ситцевом платье с густыми и длинными до пояса волосами. Беззаботная и любившая своего старшего брата, который ушел в армию. Тогда войны не было, и мы мирно жили в своей квартире на улице Барочной, 4 в центре Ленинграда. Когда летом объявили о войне, я сразу же подумала о старшем брате. Он прислал письмо, где смеялся и сообщал, что у них войны нет. А через несколько недель пришла похоронка.

Эвакуация. Нам не верилось в то, что война будет долго. Когда летом поступил приказ об эвакуации детей в Ленинградскую область, отец не раздумывая отправил нас туда. Вот только прожили мы там меньше месяца – немцы уже были близко. Поступил новый приказ, эвакуировать всех детей в другие области. Не знаю, как бы сложилась наша судьба, если бы в тот момент мы уехали со всеми, но отец решил забрать нас домой.

Первый обстрел. Все изменилось в начале сентября, когда город подвергся первым артиллерийским обстрелам. Мы плакали, прижимались друг к другу и заклеивали окна крест-накрест, чтобы от грохота не разбились стекла. Обстрелы повторялись все чаще и чаще, и мама сшила нам мешочки за спину. В них лежал неприкосновенный запас сухариков и бутылка воды. Как сейчас помню: два мешка всегда висели на видном месте – схватил и побежал в бомбоубежище.

Проблемы. Когда обстрелов не было, мы возвращались к обычной жизни. Папа с утра до ночи работал на заводе, мама занималась домом, а мы ходили в школу. Уроков там не было, нам просто читали классическую литературу и рассказывали городские новости. Но и это прекратилось, когда начался голод. Проблемы появлялись одна за другой – отключили отопление, замерз водопровод, канализация, прекратил свою работу общественный транспорт.

Смерть. К тому, что от голода заболеет мама, я была не готова. Каждый день бегала к ней в больницу, пока однажды в палату к ней не пустили. В приоткрытую дверь мне удалось увидеть ее белую руку, которую она положила на грудь. Это был конец, конец моего детства.
После смерти мамы все тяготы быта легли на меня. Зимой для обогрева приходилось топить буржуйку. На растопку шло старое тряпье нашей семьи. Здесь же я готовила. Ели мы скудно: вместо чая – кипяток, на обед – суп из рояльного клея, на горячее – дуранда (похлебка из жмыха), хлеб с опилками 125 граммов (срез буханки на 2 – 3 сантиметра). Настоящим праздником было, когда отец доставал очистки. Мы складывали их в большую сковороду и всей семьей наблюдали, как они поджариваются. Ели с таким удовольствием, словно жаркое с мясом.

Не легче доставалась вода – за ней каждый день приходилось ходить к реке. Холод пронизывал до костей и каждый метр по нечищеным от снега улицам давался с трудом. Санки с канистрой казались неподъемной ношей, которую нужно было еще поднять до третьего этажа.

Снаряд. Еще одной моей обязанностью было ходить за хлебом. Получали его по карточкам, за которыми на морозе стояла минимум полчаса. Редкая удача была сходить за хлебом и не попасть под бомбежку. Помню, когда я возвращалась, увидела огромный раскаленный снаряд, который летел в сторону нашего дома. Я упала лицом в снег и сердце словно остановилось. Со страшным жужжанием он пролетел мимо и взорвался в соседнем квартале.

На этот раз смерть обошла нас, хотя мы уже привыкли к ее присутствию. Постоянно видели с братом тела умерших, даже в нашем подъезде стоял сверток с мертвым младенцем, но мы верили в хорошее и мечтали. Помню, как мы лежали с братом в обнимку под одеялом и просили у всевышних сил, чтобы с потолка упала буханка хлеба. Конечно, она не падала, зато с неба прилетали немецкие листовки: «Чечевицу съедите – Ленинград отдадите», «Дамочки, не копайте ямочки, придут наши таночки, закопают ваши ямочки».

«Дорога жизни». Мы пережили страшно холодную и голодную зиму 1941 – 1942 годов. К весне на нас висела одежда, мы решили покинуть город. Закрыли квартиру, взяли самое нужное и отправились к Ладожскому озеру. Опухшего от голода брата отец нес через плечо. Людей было много: все садились в лодки и молились, чтобы не было обстрела с воздуха. Час переправы показался мне вечностью.

После, когда мы ехали в товарных вагонах, я думала, что больше не буду плакать, что мы доедем до Кинешмы (Ивановская область), где нас ждал папин друг и будем жить счастливо. Но в дороге отцу стало плохо и нас высадили в Котельниче. На «скорой» мы приехали в Киров. Папа скончался.

Сначала нас с братом отправили в санаторий, а после в медянский детский дом. Там мы окрепли, меньше чем через год я пошла работать на фабрику. Даже спустя много лет, никто из нас так и не захотел вернуться в Ленинград.

Читайте также:

Кировчан, отстоявших Ленинград, увековечат на Невском пятачке